Крылатый торпедоносец
Вторая мировая война уникальна практически по всем своим параметрам. В течение шести лет свыше 11 миллионов граждан более чем 60 государств сражались на площади, превышающей 22 миллиона квадратных километров. Ставками в этой страшнейшей мясорубке были мировое господство и свобода, жизнь и смерть. Принять участие в боевых действиях пришлось и коренному криворожанину Федору ГНОЕВОМУ, морскому летчику-торпедоносцу. Причем делал он это в самых тяжелых северных условиях, вдали от родного дома.
Разговорить старого пилота было непросто, да и психологически неприятно – такое ощущение, словно бередишь больное. Поэтому я начал издалека.
- Как получилось, что вы стали летчиком, да еще и такой довольно редкой специальности?
- Я рос в многодетной семье самым младшим, причем разница в возрасте между мной и самым старшим братом достигала 26 лет. Родители жили небогато, братья и сестры были достаточно взрослыми, чтобы жить отдельно от нас. После восьми классов я поступил в Днепропетровское художественное училище: думал стать певцом, ведь голос позволял. Но уже через неделю стало ясно, что выжить в чужом городе просто не смогу – у родителей не было ни малейшей возможности содержать меня во время учебы. Поэтому вернулся в школу и окончил полный десятилетний курс обучения. Планировал поступать в Армавирский институт – хотел быть орнитологом. Но вышел указ, согласно которому все выпускники «десятилеток», в том числе как и я 1922 года рождения, должны были обязательно отслужить в армии. Никому после школы не хотелось идти рядовым. Я, например, решил стать танкистом. Но школьный военрук сообщил, что в танковых училищах, которые находились тогда в Одессе и Вольске, набор уже закончен. Зато еще есть места в Николаевской летной школе, причем по специальности «летнаб» – летчик-наблюдатель, то есть штурман. Вместе с одноклассниками я сдал в эту школу документы и стал готовиться к экзаменам.
Сначала мы должны были показать физическую подготовку и пройти медкомиссию. Пять подтягиваний на турнике, а затем – кросс. Я бегал всегда неплохо, но в тот момент растерялся: ведь со мной одновременно соревновались полторы сотни абитуриентов со всех уголков Украины. Большую часть дистанции я плелся «в хвосте», зато на последних четырехстах метрах обогнал всю группу бегунов и пришел первым! Я ликовал недолго: медицинская комиссия выяснила, что мой вес на 16 кг меньше положенного. Это значило только одно – постыдное возвращение домой. Все решило вмешательство старого врача-профессора, который рассказал о моей победе в кроссе и пообещал комиссии: он свое еще нагуляет. Так я попал в группу «летнабов». Это произошло в июне 1940 года, когда мне было восемнадцать. Через полгода в нашей летшколе побывала комиссия из Ейского училища, которая вербовала будущих летчиков. Дело в том, что выпускники распространенных тогда аэроклубов в отличие от нас не имели полного среднего образования, а потому с ними были определенные трудности. Я же подходил по всем критериям отбора: уровень подготовки, поведение, социальное происхождение… Так я стал летчиком. А это давало огромные преимущества – усиленное питание, отличное обмундирование, бесплатное проживание.
- Вы тогда уже знали, что будете летать на торпедоносцах?
- Нет, нас готовили по программе пилотов бомбардировочной авиации.
- Это вас не задевало? Ведь в кинофильмах, песнях, литературных произведениях еще с тридцатых годов воспевались не бомбометатели, а летчики-истребители, «Сталинские соколы»?
- Мы особо не могли выбирать и радовались уже самой перспективе полета. И старались оправдать оказанное нам доверие. Это проявлялось во всем. Например, предстояло сдавать историю народов СССР, а многие курсанты, в том числе и я, учили в школе только историю коммунистической партии. Чудом удалось достать подходящий учебник, затем мы читали его по очереди вслух и конспектировали. Так мы и сдали зачет. Несмотря на наше усердие, многих все равно отчисляли.
Вообще же, думаю, из меня получился бы хороший истребитель, у меня к этому были все данные. Но судьба распорядилась иначе. И об этом я нисколько не жалею. Ведь чтобы летать на тяжелых бомбардировщиках, требуется высочайшая квалификация, которая зачастую не сравнима с той, что имеют летчики-истребители.
- Когда началась война, вы сразу отправились на фронт?
- Нет, ведь мы не прошли полный курс подготовки. По мере наступления немцев, нашу школу эвакуировали сначала в Куйбышев, а затем - в Сталинград. До этого я уже успел вдоволь полетать на биплане У-2, бомбардировщиках СБ и ДБ-3Ф, что в дальнейшем, в какой-то мере, спасло мою жизнь. Мало кто знает, но когда немцы ворвались в Сталинград, людей не хватало, и почти всех учащихся нашего авиаучилища бросили в бой с винтовками в руках. Практически все они погибли. Шестнадцать экипажей, включая меня, перевезли в Северный Казахстан – у нас был хоть минимальный, но все же налет, а потому нас полагалось беречь. Здесь мы прошли курс обучения ночной бомбардировке. Летал я отлично, доказательством чему служат мои оценки, самые лучшие на курсе. Правда был инцидент… В самолете загорелся двигатель, весь мой экипаж выпрыгнул с парашютами.
Успехи в пилотировании сыграли со мной злую шутку: меня не хотели отправлять на фронт. Предлагали остаться инструктором, но я отказался. А потом мы получили из Ирака бомбардировщики A-20G «Бостоны». Эти двухмоторные американские машины, которые поступали по ленд-лизу, были специально переделаны для торпедных атак. У них все бомбы и торпеды навешивались на плоскостях самолета. «Бостон» был отличным бомбардировщиком: у этой машины была просто чудовищная живучесть, да и скорость на уровне 320 км/ч превышала аналогичные показатели нашего СБ (эта аббревиатура, кстати, означает «скоростной бомбардировщик»). После изучения материальной части, я стал перегонять «Бостоны» из Казахстана на север страны – на Балтику, в Архангельск и Мурманск. Работать перегонщиком было комфортно и безопасно, но я продолжал проситься на фронт. Весной 1943 года мои обращения, наконец, получили позитивную резолюцию, и меня зачислили в 9-й гвардейский минно-торпедный авиаполк. Эта часть, дислоцированная на Кольском полуострове (аэродром Ваенга, ныне – Североморск), имела плохую репутацию – ее летчики гибли просто как мухи. Например, из 16 экипажей, прибывших одновременно со мной, через три дня боев уцелели лишь три.
- Когда состоялся первый боевой вылет помните?
- А как же. В июне 1943 года в составе группы «Бостонов»-торпедоносцев я впервые атаковал немецкий караван судов, движущийся из Норвегии. Наш ведущий Сурен Штаманитян растерялся, боевой порядок был нарушен, и мы потеряли несколько машин. После этого я стал командиром звена и в этой должности оставался до конца войны.
- Сколько боевых вылетов совершили за всю войну?
- Двадцать семь, из них восемь ночных и три торпедные атаки. И это чудо, ведь если средняя продолжительность жизни советского истребителя в войну равнялась шести боевым вылетам, то у торпедоносцев эта цифра обычно не превышала двух-трех. По сути, мы были настоящими камикадзе. Летный состав 9-го гвардейского менялся так часто, что запоминать имена всех новоприбывших просто не имело смысла. За всю войну наш полк потерял пятерых командиров, а ведь комполка вылетал на боевое задание лишь по особому разрешению командования!
- Каковы были особенности вашей работы?
- Задания бывали обычно четырех типов: сопровождение конвоев союзников, атака на караван противника, бомбардировка портов и морских баз противника и барражирование, то есть дежурство в определенном квадрате с целью обнаружения вражеских судов или подлодок и дальнейшего их уничтожения. Каждая работа имела свои сложности, взять, например, атаку каравана судов противника. По теории нас, груженных бомбами и торпедами, должны были сопровождать истребители. Так и было лишь до того времени, пока не показывались немецкие «мессершмидты». Тогда наши «соколы» немедленно отступали на безопасное расстояние, с которого наблюдали, как «мессеры» расстреливают «Бостонов». А ведь кроме авиации противника, по нам вела огонь и зенитная артиллерия вражеских судов. У меня до сих пор пробегают мурашки по коже, когда я вспоминаю эти моменты. Наверное, так выглядит ад: по тебе стреляют со всех сторон, а увернуться некуда. Вокруг – трассеры, взрывы, дым, огонь, грохот. Управляешь самолетом интуитивно, словно глаза выкололи. «Бостоны» очень живучи, но и эта прочность имеет свои пределы... Вот так и воевали.
У нас на Севере, на Баренцевом и Карском морях, было куда сложнее, чем на Балтике. Ведь приходилось иметь дело не с одиночными судами противника, а с огромными хорошо защищенными караванами, которые везли сырье из Норвегии в Германию. Поэтому потери у нас были очень большими, а Героев Советского Союза – гораздо меньше, чем на Балтике.
- Были ли случаи, когда экипажу торпедоносца удавалось сбить истребитель противника?
- Да, за это сразу давали правительственные награды. Но лично я такого не видел, хотя сам имел один раз возможность поквитаться с «мессером». Вылетели мы впятером на охоту за караваном. Видим – дымный шлейф. Идут немецкие суда. Строимся атаковать, как вдруг со стороны солнца появился одинокий «Bf-190». Наших истребителей, как водится, уже и след простыл. Прежде чем мы успели что-то предпринять, «мессер» уже срубил два наших «Бостона». Слышу, точнее, чувствую, барабанят пули по левому мотору, но тот пока работает и еще не дымит. Радист-стрелок орет в микрофон: «Немец в ста метрах за нами!» Ему-то врага не достать, тот опытный, летит прямо за хвостом нашего самолета и мочалит его из пулемета. Радист бы и рад ему ответить, но пулемет американской конструкции не желает стрелять в область собственного хвоста. «А что же наш нижний стрелок?» - спрашиваю. «Наверное, убит, - говорит радист, - уткнулся лицом в планшет». «Полезай в его кабинку и сам садись за пулемет», - приказываю. Сколько мы так летели – немец стреляет, я качаю самолет, радист лезет в нижнюю кабину, не знаю, только чувствую, сейчас рухнем в море, развалится машина. Пошел я на уловку: сбросил скорость и двигаюсь еле-еле – «мессер» так не может, все-таки скоростной истребитель. И вот он не удержался и обгоняет меня. Думаю, попался, голубчик, у меня-то в кабине тебя поджидает спаренный пулемет. Стрелял я на тренировках отлично, а потому в своем успехе не сомневался. И вот он в прицеле, расстояние – метров пять, не больше, шансов у него нет. Я уже лицо рыжего пилота рассмотрел. Нажимаю на гашетку… а пулеметы молчат. Перед взлетом испытать их нет возможности, а они, оказывается, заклинили. У «фрица», видно, тоже кончились патроны, потому что он поприветствовал меня покачиванием крыльев и удалился. Когда мы уже сели, выяснилось, что мой нижний стрелок, бывший уголовник, бахвал и задира, просто онемел и закрыл лицо, чтобы не видеть всего этого ужаса.
- Награды у вас имеются?
- Конечно. Медалей у меня очень много, но их за особые награды мы не считали. В мае 1945 года получил орден Красного Знамени, а две Звезды, Отечественной войны и Б. Хмельницкого получил уже после войны. Просто с комполка не повезло – наградные листы он практически никому не подписывал. По этой причине меня переманивали в другой полк, где кители всех пилотов сверкали орденами, но я постоянно отказывался. Да что мы о наградах. Ребят погибших жалко.
- Еще во времена Советского Союза было снято немало фильмов о войне. Снимают их и сейчас. Было написано немало книг. В каких из известных вам произведений наиболее точно отражены события тех огненных лет?
- Мне трудно сказать. Почти все, что я читал или видел, не совсем соответствует действительности. Наверное, так нужно. Времена бывали всякие, и о многом писать или снимать нельзя. Никто не позволит, да и зачем, понимаете… не все знать надо.
Например, в тот день, когда я не сбил «мессера», в официальной сводке с фронта сообщили, что наше звено, не потеряв самолетов, уничтожило два фашистских истребителя. Делалось это так: дожидались пока наши «Бостоны» догорят до степени полной неузнаваемости и фотографировали останки, которые выдавались за вражеские.
- Сколько потопленных кораблей на вашем личном счету?
- Мы всегда играли «в команде». На личный счет что-то записывать было не принято. Всем звеном мы атаковали караваны, топили крейсер, катера и многочисленные транспортные суда противника, бомбардировали норвежские города Петсамо и Киркинес, острова Варде и Ватце. Особенно запомнился Киркинес. В свое время немцы довольно сильно разбомбили наш Мурманск. Когда нас послали бомбить Киркинес, мы в отместку сравняли его с землей. К моему «Бостону» прикрепляли две однотонные бомбы ФАБ-1000. Это вообще уникальный случай для такого самолета. Представьте себе – страшнейшая перегрузка, аэродинамика как у паровоза, а машина летит! Кстати, наш полк после этого задания получил официальное название Киркинесский.
В апреле 1945-го мы барражировали в Баренцевом море, когда я заметил подводную лодку класса «U». Расстояние до нее было приличным, а, кроме того, лодка спешно погружалась. Когда я подлетел поближе, над местом погружения было видно лишь масляное пятно и мусор. Именно в него я и всадил все имеющиеся на самолете глубинные бомбы. Взрывы следовали один за другим. Сомнений не было – подлодка потоплена. Фотоаппаратура, которая была установлена на нашем «Бостоне», дала нечеткие кадры, а самолет аэрофотосъемки нам так и не прислали. Несмотря на рапорты экипажа, лодку «не засчитали».
Месяц спустя мой самолет выполнил государственное задание: несмотря на абсолютно нелетные метеоусловия, сопроводил американский конвой в Архангельск. Наградой стал отпуск домой. По дороге в Кривой Рог я разговорился с сидящим в одном со мной купе начальником контрразведки нашего полка. Выяснилось, что в трофейных документах сообщается о немецкой подлодке, которая занималась «свободной охотой» в моем квадрате и пропала без вести именно в тот день, когда мы бросали глубинные бомбы… Контрразведчик пояснил, что «наверху» рассмотрели мое личное дело и решили так: «У него наград и так немного. Переживет. Ведь сколько якобы «потопленных» немецких лодок плавает и по сей день, а люди получили за них в свое время звание Героя Советского Союза».
- Чем занимались вы после окончания войны?
- Закончил боевые действия я в звании лейтенанта и в должности командира звена торпедоносцев. Меня пригласили в Ригу, на Центральные летные тактические курсы минно-торпедной авиации ВВС ВМФ в качестве инструктора. Повлияло то, что у меня была хорошая репутация еще из Ейского училища. Кроме того, за всю войну я ни разу не был сбит, хотя без ранений не обошлось. До 1958 года занимался подготовкой слушателей военной Академии, тренировал будущих генералов на реактивных самолетах Ил-14 и Ил-28. Получил квартиру в Риге, но, уйдя на пенсию, вернулся в родной Кривбасс. За моими плечами восемнадцать лет воинской службы, которые равняются тридцати двум общевойсковым: учитывается и участие в боевых действиях, работа на Севере, полеты в ночное время, тяжелые метеоусловия и так далее. Сегодня я, подполковник запаса, веду достаточно пассивный образ жизни. Сказываются возраст, старые раны и болезни. Уже давно не хожу на охоту, хотя раньше был заядлым любителем. Единственное, что вносит разнообразие в мое достаточно неинтересное нынешнее существование, это борьба с местными воришками и суд, который длится вот уже три года. Шестнадцать лет назад я поселил в свою пустующую квартиру родственницу моей соседки. Что называется, из самых благих побуждений. А когда был тяжело болен, из квартиры меня обманом выписали, и я остался не у дел. Но сдаваться не собираюсь – не та подготовка и закалка. У нашего поколения, как поется в старой песне, «вместо сердца пламенный мотор».
P.S. В настоящее время фотографии и личные вещи Федора Гноевого можно увидеть в мурманском Музее Северной морской авиации, в московском Музее Великой Отечественной войны и в мурманской средней школе N15. А вот криворожанам полюбоваться парадным кителем и боевыми наградами ветерана больше не удастся: они были недавно украдены. |
